[andimorgan]

- Я дома!

Таксист Пряхин, выбив ирландским танцем остатки снежной жижи из подошв, зашёл в квартиру и с шумом закрыл дверь.

- Привет! – отозвалась из своей комнаты дочь Пряхина, - Как смена?

- Да как обычно в выходные. Полдороги выёбываются, полдороги блюют на сиденье.

- Ну пааааааап!

- Извини. – Пряхин заглянул в комнату: дочь по-турецки сидела на диване и что-то набирала в ноутбуке, закусив пухлую губу. – У нас пожрать есть чо, Даш?

- Слуууууушай. У меня колок завтра, сижу впитываю с утра, не готовила ничо…

- Пиццу закажи тогда по интернетам своим?

- Ок! – засветилась Пряхина своим необязательным восемьнадцатилетием. - Тебе мексиканскую?

- И сыра пусть нормально нафигачат в этот раз, жулики!

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Пряхин с пакетом прошёл в маленькую ванную, включил воду погорячее, отодрал от мыльницы прилипший обмылок. Посмотрел в зеркало – нда, видок, совсем замотался с этой работой: бородень с проседью, да и подстричься бы не помешало.

- Ты прекрасен, спору нет! – произнесло Зеркало, обдав Пряхина сарказмом. – Для неолита там или раннего Средневеко…

- Ой бля, заткнись. – беззлобно перебил улыбнувшийся Пряхин и достал из пакета флакон с моющим. – Я тебе «Хелпа» купил. С праздником!

- Хоть не «Ароматы весны», надеюсь? Эти фабричные дебилы вообще когда-нибудь нюхали настоящие ромашки?!

- Не ссы, этот с лимоном.

- О, заебца, благодарствую!

Пряхин уже собрался уходить, когда заметил, что в ванной что-то не так. Его мужской шампунь. Он стоял на углу ванной. Но Пряхин всегда ставил его на полку. Это был один из непреложных законов перфекциониста в завязке.

- Кто здесь был? – спросил Пряхин.

- Никого, – быстро ответило Зеркало.

- Ладно. Сейчас разберёмся,– грозно проурчал Пряхин и двинулся в коридор.

- Стой! – крикнуло Зеркало шёпотом. Пряхин остановился и закрыл дверь. – Он нормальный вроде пацан, её сокурсник, как я поняло. Пришёл трезвый, с апельсинками. Есть пара-тройка татух, так, баловство.

- Его… Блять! Почему ты ничего не сделало?!

- А что я должно было сделать по-твоему?!

- Я не знаю… Спугнуть или… Он мылся!!! А раз мылся, значит они… Он Дашку… Того!!! Бляяяяяя! – Пряхин схватился за нестриженную голову.

- Ну да, потрахались малёк, не без этого. Что им, в лото рубиться в восемьнадцать?!

- Да ты не понимаешь, это же пи…

- Слушай. «Пи..» был 500 лет назад, когда 12-летнюю трофейную княгиню драли всем экскадроном…

- Я не хочу слушать эту дичь!!! – замахал руками Пряхин.

- … а сейчас опять всё красиво было, свечи-хуечи, музон романтик, с презиками, поцелуйчиками.

- Что значит «опять»?!

- Да они встречаются с поступления, первые глупые чистые отношения, всё норм.

- Она ж еще совсем ребёнок… - Пряхин тяжело опустился на край ванной. – Не понимает ни хуя, не знает…

- Я всё ей рассказало-объяснило, не боись. Слушай, Пряхин. Я знаю, ты ща думаешь, что сделать первым – на Даху наорать или Егора отпиздить. Выбор так се – в любом случае будешь мудлом. А, знаешь, по опыту – мелкие девки мудлу мстят. А друзьям не мстят. Так что будь другом – будь другом. Доверься мне.

…Любой вменяемый человек не доверяет говорящему Зеркалу. Это странно. Но Зеркало Пряхина – другой случай. Оно попало к нему 12 лет назад. Пряхин был тогда в запое жутком - жену его рак сожрал, ничего не помогло. Ни врачи с терапиями, ни бабки с заговорами. Пряхин брёл из магазина с очередным литром и увидел валяющееся у мусорного бака Зеркало.

- Заберите меня к себе, мужчина! – попросило Зеркало.

Пряхин поржал, удивившись про себя такому виду «белочки», но Зеркало забрал. Зеркалу была тысяча лет. Первые лет 900 оно, как и подобает говорящим Зеркалам, занималось восхвалением своих хозяев. Последним это никак не помогало, постепенно превращая их в охуевших от собственной «исключительности» напыщенных ублюдков. Эта была стратегия выживания – когда хозяева, оказавшись в полном жизненном дерьме, наконец понимали, что во всех их бедах виновато льстивое Зеркало, они никогда не разбивали его, а дарили «лучшим друзьям и подругам». И Зеркала продолжали исправно вгонять уже новых господ в умопомрачение. Так делало и Зеркало Пряхина, пока не попало к одному австрийскому художнику. Он был так себе талант, но при помощи нового «друга» возомнил себя лучшим в мире, и разумеется съехал с катушек, когда понял, что первый же знакомый еврей пишет в сто раз лучше. Потом был дар зеркала одному грузину (Зеркало до сих пор не избавилось от желтого налета табака из его трубки), годы войны и Холокоста. Тогда Зеркало поняло, что к любому человеку нужен индивидуальный подход. И попало к Пряхину.

Сначала оно молча наблюдало, как он пил, ожидая его возвращения в реальность. По опыту Зеркало знало, что морализаторством тут не поможешь. Но оно просчиталось – в одну ночь Пряхин зашел в ванную, улыбнулся, снял ремень и повесился на батарее. Зеркало орало визгливым женским голосом «помогите, убивают!!!», пока соседское недовольство не перевесило безразличие и трусость, и те не вызвали полицию. Та взломала дверь и вытащила Пряхина из смертельной петли. Он продолжил пить, и Зеркало сменило тактику. Каждый раз, когда Пряхин глядел в него, оно показывало ему дочь. Через неделю Пряхин понял намёк, умылся и закодировался к чертям собачьим. Потом он чуть не женился на Девятовской, но и тут Зеркало его спасло. Когда Девятовская, закрывшись в ванной, позвонила подруге и расписывала квадратные метры Пряхина, жалуясь на малолетнюю «помеху», Зеркало не выдержало.

- УУУУУУ, БЛЯЯЯЯЯЯ!!!! – нечеловеческим голосом завопило оно и показало девочку из «Звонка». Девятовская уронила телефон в унитаз, выпрыгнула из кружевных трусов и больше никогда не появлялась на пряхинском горизонте.

Пока Пряхин наслаждался всеми прелестями запоя, Зеркало занималось его 6-летней дочерью. Ребёнок еще верил в сказки, поэтому Зеркало боготворил и слушался. За всё время Зеркало терпеливо ответило на три миллиона вопросов, прокомментировало 7 тысяч рисунков (в том числе и на себе) и кулинарных рецептов. А после того, как Пряхиной исполнилось 13, оно выслушало 44 тысячи душещипательных историй про мальчиков. Зеркало помогало Даше одеваться, делало вместе с ней уроки и отучало жрать всё подряд. Стимулами для всего этого были отражения таких «прынцев» и будущих Даш, что та тут же бросалась за учебники и прятала конфеты обратно в шкаф. Зеркало гнобило, троллило и всячески издевалось над ними обоими, что было совершенно не по Зеркальному Кодексу. Но было по-человечески, и Пряхины никому его не передаривали – членов семьи дарить вообще не принято.

…И поэтому Пряхин доверился Зеркалу. Вышел из ванной и направился в комнату дочери.

- Пиццу заказала, Дашуля? – спросил он как можно беззаботней. Но он был отвратительным актёром, и Даша, посмотрев на него, сразу обо всём догадалась.

- Оно сдало меня, да?

- Но надо отдать ему должное – не сразу.

- Вот сучка полированная!

- Я всё слышу! – проворчало Зеркало из ванной.

- Орать будешь? – спросила Даша отца.

- Пригласи его как-нибудь. Мне ж интересно. И если он наркоман, пусть герыча прихватит, а то я кокс не люблю.

- Папа!!!

- Я шучу. Посмотрим под пиццу телик?

- Давай. Сегодня «Мстители» в одиннадцать.

- Зеркало!!! Ты «Мстителей» будешь зырить? Под свой «лимон»?

- А какая часть?

- «Эра Альтрона» вроде.

- Оооо. Тащите меня в комнату! Даха, чур прыщи на меня не давить!

- Пап, ну чо оно издевается?!

- Доча, Зеркало старенькое, в маразме, не обращай внимания. Ща лимоновым «Хэлпом» на него брызнем, его ваще от этила развезёт.

- Ооооой, смешно-то как, господи! Звоните Боттичелли – есть тема для картины «Рождение стендапера»…

Короче, большой семейный вечер начался.



Керины Сказки



Кирилл Ситников

«Хозяин леса»

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Я не испытал большой радости, когда отец попросил меня съездить в лес, к старой избушке деда. Дед постоянно в лес ходил, а как бабушки не стало, так вообще пропадать там стал. В город выбирался редко, да и то лишь за тем, чтобы запасы папирос и чая пополнить. Остальное ему лес давал. Он так сам говорил. И в бороду колючую усмехался. Любил он лес. Наверное, даже больше жизни любил.

Я выехал зимним утром субботы, когда жители нашего городка сладко спали в своих кроватях, укрывшись теплыми одеялами, и видели добрые сны. Но мне предстояла долгая дорога. Сначала на автобусе до последней остановки, потом пешком три часа по лесу до дедовой избушки. Отцу какие-то вещи его понадобились, а я не мог отказать. Поэтому, взяв рюкзак с провиантом, я отправился на остановку, где успешно сел в автобус, который водил дядя Саня. Сколько я себя помнил, дядя Саня всегда был водителем этого автобуса. Даже старел вместе с ним. Вот и сейчас он улыбнулся мне, кивнул в сторону пустого салона и, взяв из моих рук мелочь на билет, закрыл двери и тронулся в путь.

Пока я ехал, воспоминания сами по себе вернулись к деду, а в мыслях возникло его доброе лицо. В детстве я любил ездить к нему на выходные в лес. Постоянно просил отца, чтобы он проводил меня до остановки, а потом бодро шел по лесу до дедовой избы. Воскресным вечером он провожал меня до конечной остановки и, проводив, возвращался в избушку. Я всегда ждал выходных с особым трепетом. Ждал, когда дед меня обнимет и прижмет к своему колючему свитеру, пропахшему хвоей и дымом, а потом заварит крепкий чай и даст кусок грубого хлеба с вареньем. Ждал, когда мы с ним пойдет гулять по лесу, собирать какие-то пахучие травы, да проверять силки на зайцев. Вечером дед из зайца жаркое делал. С картошкой и травами, которые мы собирали. Вкуснее этого жаркого я ничего не ел. Даже став взрослым, и уехав в другой город, я постоянно вспоминал дедову нехитрую стряпню, от запаха которой текли слюнки и кружилась голова. В лесу голова часто кружилась. Всему виной чистый воздух. Такой не найдешь в городе. Только в лесу.

Выйдя из автобуса, я помахал рукой дяде Сане и, проводив его колымагу задумчивым взглядом, поправил рюкзак на спине и, вздохнув, отыскал знакомую дорогу, которая вела к избушке. Несмотря на зиму и мелкий снежок, летевший в лицо, лес пах, как и прежде. И голова кружилась.
Пахло прелой землей, чем-то сладким, терпкий запах древесной коры щекотал ноздри, а в глазах застыли слезы, когда я дошел до могучего дуба, возле которого меня обычно встречал дед. Сейчас царь деревьев спал, укрытый снежной шубой, а снег под его кроной был девственно чистым и ровным. Вздохнув, я улыбнулся и направился дальше. Три часа по заснеженной дороге, которая почти не видна. Но я помнил путь до мельчайших деталей. Знал, что надо повернуть направо у трех березок, потом идти прямо до родника, а затем еще раз повернуть направо и идти, пока не покажется дедова избушка.

Избушка немного покосилась, а сугробы почти достигли небольшого оконца, в котором когда-то горел мягкий, желтый свет. Как маяк для усталых путников, которые замерзали в темном лесу. Сейчас окно было черным, и над трубой не вился дымок, из-за чего мне снова стало грустно. Я знал, что так и будет, когда ехал в автобусе. Но не думал, что настолько.
Вздохнув, я взял широкую лопату для снега, которая стояла возле двери, и приступил к расчистке снега. Раньше этим дед занимался, а теперь настал мой черед. Снег скрипел, когда в него вгрызалась лопата, и рассыпался на сверкающую пыль, когда я отбрасывал его в сторону, очищая проход к избе и дверь. Но потрудиться все равно пришлось, а когда я закончил, то понял, что мне больше не холодно. Было жарко и весело. Как когда-то давно.

Войдя в избушку, я грустно обвел холодное помещение взглядом и, улыбнувшись, подошел к печи. Когда в темном горниле заплясал огонь, я снова вздохнул и, бросив рюкзак на аккуратно застеленную кровать, взял в руки закопченный чайник и налил в него заранее набранной в роднике чистой воды. Затем, заварив себе чай из дедовых запасов, я присел на кровать и, осторожно пригубив терпкую жидкость, пахнущую душистыми травами, улыбнулся. Изба оживала на глазах. Как когда-то давно. Не хватало только деда, который сидел на табурете возле окна и, весело попыхивая папиросой, рассказывал мне про лес.
Я любил его истории. В них всегда находилось место чему-нибудь интересному. То зайцу, которого дед случайно спугнул и тот, бросившись бежать, врезался в дерево и так и не оклемался. То лисе, приходящей под утро, которая постоянно скреблась в дверь и просила её впустить. Только вот убегала рыжая чертовка сразу, как только дед дверь открывал. Иной раз и волки приходили, но деда они никогда не трогали. Всегда в сторонке стояли, смотрели молча на избушку и потом уходили в ночь. Ночью дед мне и другие истории рассказывал. То о лешем, который у него под окнами ухал, то о русалках, которые на деревьях песни пели, то о домовом, что за печкой живет. Я же слушал его хриплый голос и замирал, когда за окнами хрустели ветки или снег, а за печкой кто-то копошился. А дед смеялся. Смеялся, закуривал свою папироску, поправлял мне одеяло и еще долго сидел, прищурено смотря в горнило печи, где тлели угли.

Я вздрогнул, когда в дверь кто-то тихо поскребся. В голове тут же возникли дедовы истории про лешего и русалок, а под ложечкой неприятно засосало. Но я мотнул головой и, громко рассмеявшись, подошел к двери и резко её открыл. Слишком резко. А потом удивленно посмотрел на старого пса, который сидел на пороге и смотрел на меня.
- Ты что тут делаешь, дружок? – спросил я и поежился, когда в лицо дунул морозный ветер. Погода портилась. Может, охотники гуляют неподалеку, а пес отбился? Нет, собака уже старая и таких не берут на охоту. Им тяжело по сугробам скакать, да и нюх уже не тот. Может, дед завел на старости лет собаку?
Пес был старым. Большие и умные подслеповатые глаза с прищуром, седая морда, редкая шерсть. Обычная дворняжка, которых в каждом городе тысячи бегают, да в мусорных баках роются.
- Потерялся? – спросил я, присаживаясь на корточки и протягивая псу руку, как учил дед. Пес осторожно обнюхал её, а потом, лизнув, завилял тощим хвостом. Только как-то быстро и нервно. Ойкнув, я понял, что собака попросту замерзла и, отойдя в сторону, освободил проход, после чего похлопал себя по бедру. – Заходи. Погрейся.
Пес не ответил, но осторожно переступил порог и фыркнул, когда ему в морду повеяло теплом. Он медленно подошел ко мне и начал ластиться. Улыбнувшись, я почесал собаку за ушком и растерянно обвел взглядом полки рядом с печкой.
- Ты есть, наверное, хочешь? – вновь спросил я. Пес зевнул и, подойдя к печке, свернулся колечком и, прижавшись к теплому кирпичному боку печи, закрыл глаза. Хмыкнув, я подошел к кровати и, раскрыв рюкзак, вытащил из него две банки тушенки, которые мне предусмотрительно сунул отец. Он, как и дед, постоянно говорил о том, что в лес без провизии соваться нельзя. Лес ошибок не прощает. Лучше пусть тяжело будет, но сыто. Быстро разогрев одну банку на сковороде, я поделил порцию пополам и, положив часть в чистую тарелку, поставил рядом с псом. Тот облизнулся, осторожно понюхал мясо и посмотрел на меня. – Кушай, бедняга. Кто знает, сколько ты тут уже по лесу ходишь.

Пес не ответил. Понюхал он мясо, задрожал снова и медленно принялся есть. Я, улыбнувшись, погладил его по голове и, повернувшись к окну, вздохнул. Погода разгулялась не на шутку. Снегопад усилился, солнце скрылось за темными тучами, а ветер громко выл и срывал с деревьев зимние шубы. Понятно, что домой идти нет смысла, пока не распогодится. Кивнув, я снова открыл рюкзак и вытащил из него еще две банки тушенки, пачку чая, спички и теплый свитер. До завтра хватит, чай у деда и так есть, дров достаточно. Да и новый друг ласково смотрел на меня и тыкался носом в пустую тарелку, которую вылизал до блеска. Дед всегда говорил, что если в лесу кому-то помощь нужна, то её обязательно оказать надо. Неважно кому. Зверю или человеку. Добро к тебе всегда вернется, а совесть спокойна будет, да и лес поблагодарит тоже.

Хмыкнув, я снова поставил чайник на огонь и подошел к полке рядом с кроватью, на которой стоял небольшой образок с Василием Чудотворцем и дедовы книги. Читать дед всегда любил, а его библиотека хоть и была маленькой, но даже я там умудрялся найти что-нибудь для себя. Сказки про зверей, к примеру, или рассказы Виталия Бианки. Были тут у деда и травники тех годов, когда меня еще в проекте не было, и энциклопедии старые. Одну я очень любил листать вечерами, когда дед закутывал меня в одеяло, а сам отправлялся за водой или дровами для печи. Я рассматривал карты других стран, читал о древних городах и народах, о великих царях и могучих войнах. А потом засыпал и видел яркие сны. Ну а если в них пробирался кошмар, то было достаточно открыть глаза и увидеть, что дед спит рядом на соседней кровати. И тихо похрапывает. Спокойно. Все кошмары сразу убегали, а ветер за окном становился уютным и похожим на колыбельную.

Ночью мне снились странные сны. Я, задыхаясь, бежал к дедовой избушке и никак не мог добежать. Я видел желтый свет, который горел в окне, и дым над трубой. Видел и деда, который стоял на пороге и махал мне. В правой руке он держал свою любимую металлическую кружку, из которой всегда пил чай, и улыбался. А я бежал и бежал. Ноги были словно вата, грудь горела от морозного воздуха, а избушка все удалялась и удалялась от меня. Я так и не попрощался с дедом, когда он ушел. Задержали рейс, я проторчал почти сутки в аэропорту и опоздал. Вот и сейчас я бежал к деду и не мог добежать.

Вздрогнув, я проснулся, когда на кровать прыгнуло что-то тяжелое. Но тут же успокоился, увидев седую морду моего нового друга, который свернулся калачиком в ногах и завилял хвостом. Я похлопал рукой по груди и пес, с опаской, лег ближе, чтобы я мог достать до него рукой. Он смешно фыркал, когда я чесал его за ухом и постоянно тыкался мокрым носом мне в ладонь, если я переставал его гладить.
За окном бушевала метель, но в избе было тепло и уютно. Рядом со мной лежал старый пес, в печи тлели угли и пахло чаем с дикими травами. Не хватало только одного. Запаха дедовых папирос. Улыбнувшись, я взял с тумбочки пачку и коробок спичек. Затем, чиркнув спичкой, наполнил избушку терпким дымом и грустно вздохнул.
Второй сон был добрым. Мне снова снился дед. Он улыбался, гладил меня по голове и курил папироску. От тепла сладко защемило в груди, когда он налил в кружку кипяток и в воздухе разлился аромат его чая. Дед пил чай, смотрел на меня, а я боялся пошевелиться. И молчал. Не знал, что сказать ему. Но его глаза говорили мне о том, что он и так все знает.

Проснувшись, я протер глаза и сильнее закутался в одеяло. Печь давно потухла, и в избе было холодно. Даже пес прижался ко мне еще сильнее. Обычно дед разжигал утром печь, пока я еще спал, а тут мне пришлось вылезать из-под одеяла и, дрожа от холода, разводить огонь. Собака сонно посмотрела на меня и, свернувшись, снова уснула. Таким был и я. Слышал, как дед гремит кочергой и заслонкой, тихо бормочет что-то под нос, а потом гладит меня по голове и говорит, чтобы я спал дальше. Рано еще. И я спал. И видел добрые сны.

Выйдя из избушки, я поморщился, когда в глаза ударило солнце, отражающееся от снега. Все было таким ярким и белым, что слезились не только глаза, но и сердце. Я вспомнил, как помогал деду расчищать двор от снега, как таскал дрова в общую кучу и потом пил горячий чай, прижимая к себе металлическую кружку. В этот раз я был здесь один. Если не считать старого пса, который вышел вслед за мной и фыркнул, понюхав снег. Он ласково помотал хвостом, подбежав ко мне, и даже сделал попытку отобрать у меня лопату, которой я вновь принялся орудовать. Пришлось отложить и поиграть со старым дуралеем. Пес с радостным лаем носился за снежками, которые я быстро лепил и кидал в разные стороны, а затем приносил их обратно. Частично, конечно. Правда он быстро замерз и стал скрестись в дверь, прося впустить его в избу. Впустив его, я разогрел еще немного тушенки и, вздохнув, снова отправился во двор.
Затем, пополнив запас дров и натаскав воды домой, я взглянул на часы. Пора домой, пока погода снова не испортилась. Завтра у меня самолет, а послезавтра все как обычно – работа, дом, семья, друзья. Я улыбнулся, когда из избы выглянул пес и коротко гавкнул, привлекая внимание. Да, новый сосед тоже все понимал. Прямо, как дед.

Вернувшись в избу, я собрал дедовы вещи, постоянно сверяясь со списком, который мне дал отец. И с каждой вещью, исчезающей в рюкзаке, мне становилось невероятно грустно. Понятно, что отец решил постепенно освобождать избу, но в следующий раз здесь не будет некоторых дедовых книг, маленького образа на полке, колючего свитера на кровати и жестяных баночек с чаем. В какой-то момент изба станет пустой и холодной, пока не развалится совсем.
Вздрогнув, я мотнул головой, отгоняя грустные мысли и еще раз обвел избу взглядом. Сейчас здесь все было так, словно дед просто вышел на улицу и скоро вернется. Пахло чаем, от печи тянуло жаром, а в воздухе ощущался даже запах его папирос. Я потушил угли, сгреб их в ведерко и залил водой, после чего закрыл горнило и повернулся к старому псу, который грустно на меня смотрел.

- Чего? – усмехнулся я. – Думал, что я тебя тут брошу? Пойдем со мной. Сейчас поводок тебе соорудим какой-нибудь, чтобы не убежал.
Но пес тихо заскулил и отодвинулся в сторону, когда сделал к нему шаг. Словно не хотел уходить.
- Ты замерзнешь тут! – рассердился я, хлопая себя по бедру. – И кормить тебя никто не будет!
- Пф… - фыркнул пес и, тяжело поднявшись, побрел к двери, опустив хвост.
- Ты не хочешь идти? – спросил я, подходя ближе. Пес не стал отворачиваться. Лишь лизнул мне руку и грустно посмотрел в глаза. Когда-то дед говорил, что лес – это дом. Дом для тех, кто надеется найти здесь приют. Пес слабо поскребся в дверь и, когда я открыл её, выбежал во двор. Он скачками помчался к лесу и задержался лишь на секунду. Обернулся и посмотрел на меня. В груди екнуло, а глаза заслезились против воли. И мороз был тут не при чем. Пес гавкнул, вильнул хвостом и скрылся в кустах, покрытых снежной шапкой, словно его и не было.
- Прощай, дружок, - улыбнулся я и, повернувшись, обвел взглядом темную избу. – Прощай, деда.

Идти было тяжело. И дело было не только в сугробах. Я обернулся еще раз и посмотрел на избушку, понимая, что еще нескоро сюда вернусь. В какой-то миг я увидел знакомую серо-коричневую шерстку и далекий звонкий лай. Словно со мной прощался сам хозяин леса.

© Гектор Шульц