[andimorgan]

Ёлка., (Андрейкины рассказы. История 8-я)

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Старый год заканчивался. От него оставалось совсем мало — всего два листочка в календаре. На праздники к Андрейке, жившему у Бабуси, приехала Мама. Обычно она приезжала летом, когда можно было и позагорать, и поплавать в реке. Отдохнуть. От работы. От детей. Старшего оставляла своей сестре либо запихивала в пионерлагерь (Саша ненавидел и одно, и другое), а младшего, Андрейку, на речку с собой не брала — мал ещё. А раз пришлось приехать зимой, то и Сашу с собой привезла.
Дети были рады встрече друг с другом. Саша старался для маленького братика как мог. Во всём. Андрейка был младше на семь лет, он казался Саше забавным, он не был дурачком, но он так смешно разговаривал!..

После того, как не стало Отца, счастливое детство для Саши кончилось. Сразу после похорон Мама поручила Сашу заботам Бабушки Зины, матери Сашиного отца. Бабушка Зина была прирождённая аристократка, древнего дворянского рода. Она даже ругалась не как все. Когда (ещё при живом Отце) невестка Аля своим поведением заслужила того, что любая свекровь была бы вправе назвать её блядью (и многими ещё грубыми словами), Зинаида лишь бросила Але в лицо тихое и презрительное «Девка!..». Алю, спровоцировавшую скандал (ждущую, что вот, сейчас, дым — коромыслом, посуда — в куски, жизнь — пополам!) это «Девка» добило… Бабушка Зина работала учительницей начальных классов. Саша и учился у неё, и жил. В школе обращаться к бабушке надо было по имени-отчеству, и там, где другого ученика ждала поблажка, Сашу ждала строгость, дабы ни у кого и мысли не возникло, что оценки Саша получает не за знания. Какое уж тут счастье!.. После четвёртого класса Саша переехал к Маме, с её вечными нотациями в духе советских агиток.
А тут — Андрейка… Братик. Маленький и смешной. И ничего, что бабушка Анфиса называла Сашу «осёл безмозглый», «ишшо один выблядок» и «Сашка — гамно собачье», на это Саша и внимания-то не обращал («Ишь ты, зинкино змейское воспитание: накопылит губу и молчит, хочь ты убейси тут перед ним!» — бесилась бабушка Анфиса), главное — братик рядом!

В выборе ёлочки Бабусю подвёл её главный враг — комплекс превосходства. С четырнадцати лет она блядовала, давала в родном селе всем, кто хотел. В её собственном понимании это означало лишь то, что она самая красивая и желанная в округе. Стало быть — самая лучшая. И так — всю жизнь. Пироги и холодец у неё — самые вкусные. Самогонка — слеза, чиста и забориста, лучше, чем у всех. Дочки все ей лично выученные в институтах. Хоть и дуры, а умные. Хоть «блядишши», а замужние. Вот и ёлочку бабка выбрала самую пушистую, самую пахучую, самую зелёную, самую красивую («не было там красивше!») и… самую высокую. Сантиметров на 70–80 выше, чем позволял потолок в доме… Предложение Деда Миши укоротить дерево отвергла категорически: «Хрен себе укороти! За што я денежки платила?!». Дед не рискнул: проводить на себе сомнительные операции ему совсем не хотелось. Как и спорить. Умело обработав топориком ствол ёлки, он насадил на него тяжёлую крестовину. Ёлочка смогла встать в простеночке между двумя окнами. Верхушка её загибалась и стелилась по потолку. Бабуся оценила такое положение как «нормально! — только украсить надо». Украсить в её понимании означало повесить на ёлку непременно все имеющиеся украшения — шарики-фонарики, бусы и гирлянды, и всё-всё-всё! Наша ёлка краше всех! Знай наших!
Казалось, с бабкиным напором смирились все, даже ёлка. Только наука Физика со своими дурацкими законами всемирного тяготения была против бабушки Фисы.

Подобраться к ёлочке с тыла не было никакой возможности. Оставалось навешивать тонны блестящего разноцветного стекла с фронта. Ну и по бокам чуток… Дерево теряло устойчивость с каждым новым километром стеклянных бус. Победила хитроумная Бабуся «ентого вашего грёбаного Нютона» легко — помогла смекалка и простая, чёрного цвета, швейная нитка («и ништо, што тонкая, а я её вдвое сложу!»). Нить, протянутая от ствола в обе стороны, была привязана к гвоздикам, вбитым в оконные рамы, чем, по мнению Бабуси, решались все проблемы. Посрамлённый сэр Ньютон пыжился, но поделать ничего не мог — стекло-хвойное сооружение стояло. Правда, ходили все мимо него очень тихо и аккуратно, стараясь громко не дышать… Детей к такому ответственному делу, как «наряжание», не допустили, а кот Вазя и сам не захотел. Он лежал на своём месте у печки, иногда приоткрывая один глаз, и в полудремотном состоянии тихонько напевал «В лесу родилась ёлочка…». В тырмыртырном варианте. Когда всё было готово, позвали детей. Объяснили, что смотреть — можно, а вот трогать… Лучше не надо.
Было четыре часа (дня? вечера?), на календаре висел один, самый последний листок. Старый год быстро истекал, а Бабусю с мужем и дочкой («внучков тока не надо») ещё ждала к себе в гости подруга Стюра. И нанести визит надо было непременно в этом году, а то опять будет меж ними ссора, а они ж вот тока што помирились! Взрослые нарулили. Кот ушёл на улицу по своим делам. Дети остались одни.

Саша привёл Андрейку на кухню, усадил за стол, налил себе и ему тёплого борща из чугунка, отрезал хлебушка. Братья кушали, весело болтали, косились на ёлку. Ещё час прошёл за игрой в солдатики, коих у Андрейки было предостаточно. Взрослые всё не приходили. Отвлечь Андрейку Саше было больше нечем. Пошли к ёлочке. Андрейку интересовало многое из того, что на ней висело! Саша очень осторожно снимал каждую игрушку, давал её братику, после чего так же аккуратно вешал игрушку на место. Андрейке было удивительно держать в ладонях хрупкую красоту праздника — игрушки, которыми нельзя играть, которые для того, чтобы было красиво. Занятие такое затягивало, время шло незаметно. Всё меньше оставалось игрушек, не изученных Андрейкой, всё выше приходилось тянуться Саше, чтобы достать то, на что покажет братиков пальчик. Последним, что вызвало интерес мелкого, оказался огромный грецкий орех, вымазанный краской «под золото». Достать его было трудно, он висел далеко и неудобно. Но Андрейка всё просил: «Ну Саса, ну достань, ну Саса, ну пазалуста!», а достать, кроме «Сасы», было некому…

Саша поставил стул, влез на него. Со стула — на подоконник. Поймал равновесие и пошёл, передвигаясь мелкими шажками вдоль краешка подоконника. Бочком, прогнувшись назад, все дальше и дальше за ёлку. От лёгкого прикосновения стекло на хвойных лапах угрожающе задилинькало. Саша замер. Перезвон стекляшек затих. Оставалось протянуть руку. Так… Ещё чуть-чуть… Есть! Золочёный орех прочно зажат в Сашиной руке. Теперь надо осторожно снять петельку с веточки. Ёлка медленно, но неудержимо стала клониться вперёд . Она как бы кланялась Андрейке: «Спасибо за освобождение! Твоими молитвами…» Андрейка с достоинством кивнул ей в ответ. Но на всякий случай шустро отскочил в сторонку. Саша, раскорячившись на подоконнике, левой рукой вцепился в раму, а в правой сжимал злополучный «золотой» орех. Удержать хоть как-то падающий символ чудесного праздника у него не было никакой возможности. Чёрные ниточки, сложенные вдвое, наслюнявленные бабкой и перекрученные между собой (типа корабельный канат!) лопнули легко, никто и не заметил.
Ёлка не просто упала. Она шмякнулась на пол плашмя, с размаху, всем своим зелёным великолепием! Разноцветные стекляшки бус и гирлянд брызнули во все стороны, разлетаясь по всему дому яркими пулями! Мелкие осколки праздника спешили влететь в такие щели в полу и прочие укромные места, откуда выцарапывать их придётся не один год. В грохоте и звоне множества бьющихся одновременно шаров, сосулек, зайчиков, домиков, часиков (вечно показывающих без пяти двенадцать) явственно послышался радостный смех сэра И. Ньютона (работает всё же открытый им закон!). Исправить ничего было нельзя.

И до чего же несправедливо устроена жизнь маленьких Человеков! Чего-то хорошего, доброго ждёшь очень долго. Так Андрейка много лет всё ждал, когда же придёт то время, в котором он будет жить с Мамой и Братиком. Или вот этот самый праздник, Новый год… Ждёшь его, ждёшь, а он всё не приходит. Потом проскочит и опять — жди его целый год! А как какое говно — оп! Вот и оно!.. Сколько времени не было взрослых? А стоило ёлке грохнуться… Никакого времени на осознание произошедшего, на попытку установить ёлку на место, на хоть какую-то уборку стёкол. Как будто взрослые стояли за калиткой всё это время, и только и ждали, когда же всё случится.

Бабуся успела таки обозвать Сашу «грёбаным антихристом» и «змейским отродьем», при этом влепила ему такой мощный и звонкий подзатыльник, что у Саши потемнело в глазах, а Андрейка не просто заорал, а на самом деле испугался так, что обмочил штаны. Довольная произведённым эффектом, бабушка Фиса собиралась немедленно довесить Саше ещё, а уж потом разыграть из себя оскорблённую добродетель, но Дед перехватил спокойным движением своей руки руку Анфисы. Фиса попыталась вывернуться, да только у Деда за всю Войну ни один откормленный и тренированный фашист ни разу не вывернулся, куда уж ей. Да и страшно стало — от того, КАК Миша шепнул ей на ушко, что убьёт её, коли она ещё хоть пальцем… Поверила. Оставалось разыгрывать сердечный приступ на фоне эпилептического припадка.
Дед сел на лавку, притянул к себе пацанов и тихонько рассказывал им, что ерунда всё, что сейчас, бабка концерт окончит, он с ними, с внучками, всё уберёт и починит, что время ещё есть, целых четыре или три часа, правда ведь?.. Сашина дрожь унималась, Андрейка изредка всхлипывал и домазывал по Деду остатки соплей. Алька подавала Фисе то валерьянки, то пустырничка, то полстаканчика самогоночки, при этом поглядывала на мужиков взглядом «как-же-вам-не-стыдно-мама-помирает», и тараторила «мамочка-мамочка».
«Мамочка» же, довольно быстро для умирающего лебедя, порозовела и деловито похрустела по стекляшкам за веником и совком. Дед поднял ёлку, повертел её так и эдак, да и вытянул во двор, где и воткнул в сугроб. Ёлка стояла, сверкая под луной остатками стекляшек. Это было красиво.
Алька увильнула от уборки, выцепив Сашу для воспитательной беседы. Беседа сводилась к двухчасовому мучению ребёнка издевательским вопросом, на который Саша никак ответить не мог. «Нет, — строгим голосом говорила Мама Саше, — ты всё же мне ответь! Вот объясни — зачем ты ёлку уронил?..» Откуда он мог знать — ЗАЧЕМ?!. Андрейка тоже выслушивал эту ахинею, он приныкался за своим чемоданом с игрушками и сидел там тихо-тихо. Перед этим он незаметно подобрал с пола тот самый орех и выкинул его в печку, прямо в огонь.

Пытка окончилась, как только бабка закончила возиться с уборкой. «Вот не знаешь, так иди и подумай, зачем ты ёлку уронил!» Женщины начали накрывать на стол. Деду хотелось спать, но он не уходил, боясь, что Фиса вздумает отыграться на пацанах. Сидел за столом и бдел. Саша ушёл на кухню, типа «подумать», сел на корточки перед печкой, подпёр голову руками и стал смотреть на огонь. Так слёз не видно никому, а он не привык и не любил их показывать. Андрейка вылез из-за чемодана. Покинув укрытие, побродил туда-сюда. А потом подсел к братику, в той же самой позе. Ему очень хотелось пожалеть и утешить Сашу, пострадавшего из-за него, Андрейки… Андрейка ласково погладил Сашу рукой по плечу. Саша, чтобы не разреветься, горестно вздохнул. Андрейка повторил этот вздох. Беда была в том, что Андрейка, не найдя других слов утешения, вздохнул ещё раз и вдруг выдал: «Э-эх, Саса… И зачем ты ёйку уянил?» От обиды слезы сами брызнули из Сашиных глаз. «Уйди!..» — только и смог продавить Саша через огромный комок в горле.

Через тридцать восемь минут старый год закончился, и за столом все сказали друг другу «с Новым годом! с новым счастьем!», и начался совсем другой год. И совсем другие истории...

Грибная рыбалка., (Андрейкины рассказы. История 9).

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Когда Деда Миша и Бабуся решили жить вместе, то для Андрейки это явилось очень значительной переменой в жизни. У него появился Дед. Настоящий. Которого Андрейка очень любил. И Деда Миша любил Андрейку и понимал, что это его самая последняя любовь к человеческому существу, пусть к маленькому, но Человеку, другой не будет, так как просто времени на неё нет, возраст уже…
При переезде к Андрейке и его бабке Анфисе Деда Миша продал всё, что у него было — домик и всё, что было в домике и вокруг, во дворе. Выручку он вложил в обустройство нового места своего жительства, а остатки отдал Анфисе, чему та была весьма рада — не потому, что нуждалась в деньгах (не было никакой нужды особой), а просто «денюшки» любила Фиса большой любовью.
Продал Дед всё, да не всё… Лодку оставил. Со всеми «причиндалами», как называла Бабуся две пары вёсел, специальную двухколёсную тележку, пару лодочных моторов «Стрела» на общей раме Дедовой конструкции, маленький якорь на длинной прочной цепи, тент и целую кучу других мелких вещей, необходимых каждому, у кого есть лодка. В этой лодке можно было жить семьёй, случись такая необходимость. Многие завидовали Михаилу. А он никогда никому не завидовал. Захотелось ему после войны иметь хорошую лодку. И дружку его, Григорию, — тоже. Взялись вдвоём да и сработали два добротных мини-корабля. Друг уж помер, лодку его дети кому-то не из местных продали, только у Деды Миши и остался теперь такой вот «эксклюзив». Поначалу Фиса всё подбивала продать лодку («Это ж какие денюшки просто так в воде стоять! Болтаються себе в «гараже», как простиосспади, говно в проруби!»). Но через некоторое время поняла свою выгоду и уж сама бы не продала лодку никому! И по грибы, и по дрова, и по ягоды, и по орехи! А уж рыбы-то сколько! Своей — не покупной! Подумаешь, литр-другой самогона за сезон знакомому инспектору «Рыбнадзора»! Зато как Мишка щуку-то коптит — пальчики оближешь! И пара бочонков солёных груздей (один к одному грибочки — ни червячка, ни мусоринки!) в сенях всю зиму — во какая закусочка!
В то лето съехались все. Две Андрейкиных Тётки с мужьями-Дядьками, Андрейкина Мать с братиком Сашей («Опять басурмана привезла! Елки нету, так энтот Мамай мне ишшо чего завалит, або разломаит вдребезги!»). За неделю примерно до того, как всем разъехаться, Бабуся заявила, что «с вами-дармоедами, гости дорогия, я этим летом уж почитай все грибочки-то и проебала». А так как и после их «съябывания по домам» ей, бедной, нужного количества грибов не набрать, то ехать по грибы надо всем. «Завтри же!». И островок дальний есть на примете, и дожди прошли хорошие, и дети ж Маме должны хоть как-то помогать, а не только обжирать Маму, и Мишку она уже отправила, «штоб свой сратый корабель подготовил». Из «дармоедов-гостей дорогих» никто и не подумал возражать, хоть и не улыбалось им пилить на лодке хрен его знает куда, для того только, чтобы целый день корячиться по острову, пополняя запасы грибов мамы Фисы, страдающей жадностью.
Открыто против мероприятия высказался только Всевышний. Он показал своё отношение к походу по грибы в тот же день. Так, Деда Миша, придя в «гараж» и проведя беглый техосмотр, с удивлением обнаружил, что один из лодочных двигателей почти сдох. Зная, что Анфиса не откажется от своего плана, он до позднего вечера провозился с ремонтом, устал, как собака, всё починил, но желания завтра тащиться по грибы и у него не осталось вовсе. Однако, с техническим обеспечением всё было в порядке, сообщение с Небес до Бабуси просто не дошло, и поводов отменить мероприятие не было. Тогда Господь решил предупредить ещё разок о том, что не стоило бы… Следующим утром ни о каких вчерашних «плюс тридцати» и напоминания не осталось! Впечатление было такое, будто и не лето на дворе, а середина осени. Небо затянулось тяжёлыми тучками, похолодало так, что люди одевали свитера и кофты. Подул резкими порывами холодный ветер, поднимая на речке вполне серьёзную волну.
Бабуся всё это видела, но… «хрен она ложить хотела» на все природные ненормальности. Будто без этих грибов ждала её зимой голодная смерть. После трёх часов бестолкового бабкиного руководства суматошными сборами всё было готово. По каменным ступенькам спустились к воде. Люди с высокой набережной смотрели на желающих прокатиться в такую погоду на лодочке как на кучку идиотов. Деда Миша подогнал лодку, ещё минут тридцать грузились-рассаживались. Места было предостаточно, ещё бы человек 8–10 свободно разместились. Но Алька сразу села в центре лодки, закуталась в пару кофт, курила с видом «а мне всё по…» и мешала всем сновать туда-сюда. Братику Саше Дед ещё с утра копнул червячков да рассказал, как надо обходиться с удочкой. Городской мальчик Саша очень хотел поймать рыбку, прямо сейчас, а рыбка прямо сейчас ловиться не хотела, и Саша раз за разом закидывал в воду вкусных червячков на крючке, которых рыбка с удовольствием уплетала, стараясь не заглотить крючок, и пока ей это удавалось. Чтобы не мешать погрузке, Саша расположился на одной из скамеечек,ближе к корме. Дед, сидевший возле моторов, следил за тем, чтобы под бабкиным командованием всё не свалили под один борт. Андрейка тоже был занят делом. Он скакал из лодки на берег, с берега в лодку, пробирался, как обезьянка, к Братику, спрашивал: «Ну чё, клювает?» и, не выслушав ответа (с указанием маршрута, куда ему идти), опять выскакивал на берег. Наконец-то расселись, оттолкнулись веслом от деревянных мостков; моторы, дружно заурчав, начали спокойно толкать лодку всё дальше от берега — наискосок, на середину реки. Андрейка, в очередной раз проскакав по шмоткам и пассажирам к Саше, спросил: «А теперь клювает?» Саша только отрицательно помотал головой. Так как всем остальным, кроме Деда, к этому времени делать было абсолютно нечего, все стали орать — кто на Андрейку, кто на Альку: «Аля, скажи ему!», «Успокойси уже, выродок блядскай!», «А ты, ослиная морда, выкинь свою удочку в манду, к чертям собачьим!», «Мишка! В сраку тебе твою удочку! И удильщика — вместе с ней!» И Алька тоже стала орать на младшего: «Сядь и сиди, пока не утонул на хрен!» Напор ругани оказался сильнее напора ветра, сильнее Андрейкиной прыгучести. Андрейка сел, где стоял, — за спиной у Саши. Тут и началось всё то, из-за чего не надо было сегодня отправляться по грибы. Ну не судьба была грибочков набрать именно в этот день! И ведь что стоило внимательнее отнестись к «предупреждающим знакам»!..
Саша, одев на крючок последнего (маленького, недокормленного) червячка, решил отдать и его прожорливой рыбе, после чего, на всякий случай, свернуть рыбалку до лучших времён. Леска свистнула в воздухе, червячок (даром что заморыш) соскочил с крючка и ловко приземлился Бабусе на лицо. «А-А-А-А-БЫЛЬ-ЛЯТЬ!!!» — заорала дурным голосом Бабуся. «А-А-А-А-А-А-А!!!» — ещё громче заорал Андрейка. Дело было в том, что после акробатического соскока червячка-задохлика освободившийся крючок, отчаявшийся подцепить рыбку, твёрдо решил без добычи не оставаться (позор для крючка!). Подхваченный порывом ветра, он, по невероятной траектории, подлетел к Андрейкиному глазу и впился в верхнее веко с внутренней стороны. С внешней стороны торчал его острый конец с зазубриной, не позволявшей извлечь крючок. Саша, не желая того, поймал Андрейку. «А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!» — заорал хор несостоявшихся грибников. Орали так, что проплывавший встречным курсом чумазый буксир «Весёлый» ответил им своим хриплым гудком.
Не орал один лишь Деда Миша. За какие-то секунды он положил лодку на обратный курс, дав моторам «полный вперёд!», зубами перекусил леску в пяти сантиметрах от крючка, извлёк из аптечки клок ваты, прижал его к Андрейкиному глазу так, что тот не мог моргнуть, успокоил перепуганного Сашу, убедил Андрейку, что ему почти не больно, и сумел заткнуть всех крикунов каким-то волшебным словом… На подходе к берегу, глуша моторы, он крикнул людям, стоявшим на берегу: «Быстро зовите скорую — раненый в лодке!».
И скорая, и больница были рядом. Хирурга штормило после вчерашней гулянки. «Щас», — пообещал хирург и накатил сто граммов спирта. Убедившись, что руки более не трясутся, он дал понюхать Андрейке вату, смоченную эфиром. Оставив Деду Мишу в кабинете в качестве операционной сестры, он молча вытолкал в коридор всю причитающую толпу. Начавшей возмущаться Бабусе доктор сказал своё «щас», после чего дал и ей понюхать эфира. Вернувшись в операционную, хирург замкнул дверь, сказал: «Скальпель!» — и, получив от Деда инструмент, быстро и чётко сделал свою работу: разрезал веко, достал крючок, наложил два аккуратнейших шва, повязку с какой-то нужной мазью. Налил два по сто — себе и Деду. Когда накатили, кивнул на Андрейку:
— Щукарь-то тебе — внук? Везучий, глаз совсем не задет!
— Внук, — отвечал Дед. — А везучий он — в меня…

Через какое-то время повязки стали не нужны, Андрейкины глазки всё чудесно видели. Но Андрейка, забывший, какой именно глаз пострадал, на всякий случай зажмуривал оба (так приятно, когда тебя водят за ручки!), старательно изображал слепого ребёнка, говорил смиренным голоском, что нет, не открываются глазки, и не видят ничего… Только в «Детском мире» и открылись… Но то уже совсем другая история. А в этой его ещё долго дразнили разными словами, типа «солдат с раной» и «Дед Щукарь». На «сраного солдата» Андрейка слегка обижался, а на «Деда Щукаря» — нет. Ну какой же он дед, в самом деле? — Он же ещё маленький! Да и потом, когда Андрейка станет стареньким старичком, то он будет вовсе не как какой-то неизвестный ему Щукарь, а уж скорее, как его Деда Миша!