[andimorgan]

Почему я не люблю свой день рождения

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Когда-то давно я был женат браком-пробником. Моя партнерша по взаимным мучениям, несмотря ни на что, периодически желала мне добра. А еще у нее была мама по имени Люся. Мне она приходилась тёщей и тоже желала добра. Как умела. А умела она многое. До сих пор не встречал такого энергичного и многоцелевого человека, способного создать бурю даже с зажатым окружающими ртом.

Однажды, как раз в свой день рождения, я вяло принимал по телефону поздравления, цокал языком от любой произнесенной глупости и дивился желаемым мне щедротам, пытаясь представить, что со мной станет, если все это сбудется. По всему выходило, что мне уготована судьба бессмертного здоровяка, источающего деньги и набитого личным счастьем. Остальное было менее выпукло.

Так вот, никаких буйных торжеств по поводу этого нешуточного праздника я устраивать не хотел. Прямо как чувствовал.
Но тут позвонила тёща. Узнав, что я сижу неоформленным как следует, она тут же предложила приехать к ней в гости и отметить дату в узком семейном кругу. Со своей дочерью они всё решили мгновенно. Меня, как обычно, спросить забыли. И завертелось колесо праздничных утех и наслаждений.

Прибыв к Люсе домой, я сразу почувствовал какую-то искусственность – никаких тебе блинов с пирогами, которые так славно не умела приготавливать Люся и которыми она меня морила по любому поводу, никаких иных разносолов – короче, тишина и мёртвые с косами. Да и Люся передвигается по дому какими-то рывками.

В чем, спрашиваю, дело. Помялась, но раскололась. Нам, говорит, сейчас не о себе надо думать. Нам надо твою супругу-мою дочь спасать. От чего, спрашиваю – надеюсь, от меня? Нет, говорит, от бандитов. Они завтра с утра приедут квартиру отбирать за долги – я у них денег взяла на коммерцию и куда-то нечаянно потратила.
А они такие злые и все сплошь дураки. В общем, могут и убить. Поэтому мы с дочерью уедем к вам домой прятаться, а ты их тут встреть мужчиной и расскажи, как мы их ненавидим. Квартиру не отдавай. Пусть лучше тебя убивают.

Деваться некуда, позади жопа. Да и впереди, как я понял, тоже. Ладно, говорю, дождусь бандитов, квартиру не отдам. Если повезет умереть, то меня больше не беспокойте.
Тёща кинулась одеваться и фальшиво превозносить мои благодетели.
Тут из комнаты вышла бабушка – старый глухой политработник с неясными смыслами. Бабушка мучалась запором и никак не могла выпустить из себя джина. Пройдя уткороботом мимо нас, она печально вздохнула и с надеждой молвила: «Пойду, попробую?»

Я был не против. На святое дело старушка идет, в конце концов.
Тёща наказала мне холить бабушку таблетками и не в коем случае не кормить отсутствующей едой.
А еще сообщила новость с пометкой «кстати». Суть в том, что у нее дома временно разместилась молодая беженка из Таджикистана – дочь подруги товарища одногруппника то ли из института, то ли из детского сада. Короче, очень близкий человек, почти родня. Но и это не все.

В комнате напротив беженки поселился бедный, но очень гордый армянский профессор, который приехал в Россию читать лекции, а на гостиницу накопить забыл. И поскольку он еще и очень занятой, то лучше бы мне ему не мешаться под ногами, а сесть где-нибудь в уголке и заняться чем-нибудь тихим. Например, молиться. Или праздновать. Но чтобы тоже не громко. А то профессор обидится.

На тот момент дома ни беженки, ни профессора не было – они должны были прийти позже и у меня оставалось немного времени порадоваться жизни одному. Не считая окаменевшей в уборной бабушки.
Момент я решил всё-таки реализовать – позвонил товарищу и пригласил его с супругой скоротать вечерок у тёщи дома. Раз уж такое дело.

Первой в дом ворвалась беженка. Не знаю у кого как, но у меня слово «беженка» ассоциируется с чем-то скромным, тихим и несчастным. Как обычно, я был не прав. Беженка оказалась блядовитой оторвой с внешностью актрисы Татьяны Друбич и необоримым желанием накокетничать до непристойного.

Армянский профессор пришел не один. Он привел бутылку шампанского и друга. Тоже из научных кругов, тоже бедного и гордого. Профессор был настолько занят, что нечаянно пообещал другу ночлег в доме у тёщи и теперь обязан был сдержать свое слово.
Закрепила ситуацию, сами понимаете, бабушка философским вопросом «Пойду, попробую?»

Мой товарищ пришел как водится с подарком и поздравлениями. Было очень интересно отвечать на его наивные вопросы.
Почему здесь? Потому что завтра приедут бандиты отбирать квартиру за тёщины долги, и лучше погибну я, чем их отдавать. А-а…
Где твоя супруга? Ее надежно спрятала тёща. А-а…
Откуда здесь Друбич? Из Таджикистана. Она беженка, но хочет любви. А-а…
Что это за носатый мужик? Это армянский профессор, он приехал сюда по научной части и ему негде жить. А-а…
А почему их двое? Потому что профессор уже пообещал другу ночлег, а своё слово он держит. А-а…
Что постоянно просит попробовать бабушка? Бабушка просит силы для увеличения внутреннего давления. Ух, ёпт…

Поначалу товарищ ржал как невоспитанный конь. Затем стал озадаченно хмурить лоб. Под конец доклада диспозиции товарищ молча меня обнял и похлопал по спине.

Ночка выдалась та еще. Профессор решил отметить своей бутылкой шампанского мой день рождения. Я отказался. Друбич кинулась к зеркалу. Бабушка отпросилась «пойти-попробовать», а армянский друг стал быстро-быстро перетирать ладоши.

Угомонилась все далеко за полночь. Праздник закончил я словами «Ёпвашумать». До этого торжество переросло в нескончаемую нетрезвую беготню по всему дому. Профессор с другом предсказуемо охотились на Друбич, но в конечном итоге добыли себе бабушку – в тёмном коридоре армянский друг зажал ее по ошибке.
Друбич была опечалена, профессор с другом немного смущены, я заржал а бабушка запросилась на пробы.

Утром пришли бандиты. Скажу вам как есть – милейшие люди. Они поинтересовались наличием Люси и денег. Я отказал и в том, и в другом. Но они не обиделись. Предложили забрать квартирой. Но тут, подобно упырям после шабаша, стал просыпаться и выползать на свет божий наш дружный коллектив. С каждым последующим жильцом бандиты становились все беспомощнее и беззащитнее.
Я окончательно сломал их лживым сообщением о том, что все эти люди здесь прописаны, живут сейчас и планируют жать в дальнейшем.

Когда печальные бандиты уходили, из уборной донесся радостный крик «Пол-лу-чилось!»…

По первому снегу

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Поставив ведро на мерзлую землю, Николай привычно закурил и оперся локтями на ограду загончика.
-- Приходит пора, Вася. По первому снежку прямая тебе дорога в сальце, мясце и прочий витамин «с»

Центнеровый боров Вася оторвался от колоды, удовлетворенно похрюкал, не различив в ласковой речи хозяина грозного приговора, и вновь зачавкал, зашарил рылом, отыскивая в теплой затирухе особо вкусные места.

Разговоры о желании завести кабанчика Николай начинал каждую весну, и всегда они заканчивались скандалом.
-- Дерьмо грести да вонь все лето нюхать, -- ярилась супруга Нинка. – Мне и с детьми забот хватает.

Скандалили супруги по поводу и без оного, и чем дальше, тем больше. Вскоре Николай стал догадываться: бурные сцены, всего лишь, развлечение для неработающей супруги и перестал отвечать на злобную брань. Нинка в ответ отлучила от постели, стала спать отдельно.

Внешне крепкая семья из четырех человек жила в полном раздрае. Если Николай пытался одернуть расшалившихся детей, Нинка яростно бросалась на их защиту; если пытался не обращать внимания, получал жесткий упрек: «До семьи дела нет».

Сигарета обожгла пальцы, и Николай заботливо притоптал окурок кирзачом. В холодной октябрьской стылости пожар и нарочно не разведешь, но лучше не рисковать. Васька боровок, заинтересовавшись движением, подошел, потыкался пятачком в обрешетку загона, похрюкивая, снизу вверх скосил на хозяина заплывшие глазки.

Николай, дотянувшись, почесал всей пятерней лоб животины и не смог сдержать улыбки. В детстве на рабочей окраине хрюшек держали почти в каждом дворе. Мяса на большую семью «не укупишь», вот и выживали работяги на «подножном» корме – огород да свинюшка, а то и две, в наспех сколоченной сарайке.

Родители с утра до вечера на работе, и пригляд, и ежедневный мешок травы ложились на детей. Самое простое, оборвать траву в огороде, но неинтересное, и детвора с серыми дерюжными мешками отправлялась в поход на речку, то на территорию предприятия, то в заводской сад. Опасное приключение: сад охранял сторож и, по слухам, мог стрельнуть солью в зад. Потом замучишься сидеть в речке, пока вся соль растворится.

Николай вздохнул и потянулся за новой сигаретой. Ни компьютеров, ни машин не было. Даже телевизор появился потом, а праздник был. К убою порося готовились. За неделю точились ножи, заправлялись бензином две паяльные лампы, вытаскивались большие кастрюли из кладовки.
-- Ну-ка, сын, помогай, -- снимали с отцом дверь сараюшки и укладывали на дровяные козлы, получался стол.

Утром приходил сосед дядя Валя. С отцом шли к закутку, наказав детям не выходить во двор, пока не позовут. Колька в старой фуфайке и валенках метался от окна к дверям и обратно.
-- Мам, можно? Уже можно?

Доносился приглушенный звук разогреваемых паяльных ламп, и мать, усмехаясь, разрешала.
-- Беги. Варежки надень.

Свинья уже лежала на столе. Отец протягивал кастрюльку с кровью.
-- Неси матери.

Быстро очистив тушку от щетины, обжигали до черного, накрывали полотенцами и поливали кипятком, открывая нежную золотисто-светлую корочку.
-- Колька, зови мужиков завтракать.

Девять часов. Самое время. Кровь на шипящей сковородке развалилась на куски, перемешалась с белым луком, -- еще за стол не сел, а уже слюнки глотаешь. Мужики выпили по стопке, чуть закусили и обратно во двор. Детвора, свои и соседские, сковородку доканчивают.

Кольке везде надо успеть. Отец достал ливер: легкие, печень, сердце, -- на ветку яблони повесил, аккуратно желчь вырезал. Дядь Валя развернул в руках длинную селезенку.
-- Знающие люди по ней могут погоду на будущий год предсказать.
-- Ну? – заинтересовался батя.
-- Целая наука, -- авторитетно пояснил дядь Валя.
-- Не хухру-мухры, -- поддержал батя.

Пока жарился ливер, тушу промыли, разрубили на куски, занесли в тамбур дома и разложили на чистых мешках. Опаленные, вычищенные голову и ножки – будущий холодец – занесли сразу в кладовку.

Мужики за столом выпивали и обедали основательно, поминали хрюшку и рассказывали смешные байки о веселых случаях во время забоя.
-- Помнишь, Петровичева кабана, с ножом в боку, всей улицей ловили.
-- А Сашка с Юркой? Допалили почти, а она на ноги встала и пошла.

Дядь Валя взял под мышку сверток с мясом и ушел, но праздник не кончился. На плите-голландке в большой алюминиевой кастрюле топился нутряной жир. Под сорокалитровой эмалированной кастрюлей горели сразу две газовые конфорки – варилась тушенка. Мать, нанизывая на спицу, выворачивала и очищала кишки, а отец через мясорубку с насадкой набивал их фаршем.

Чеснок и лук требовались в неимоверном количестве. Колька и сестра Надька чистили приправу маленькими ножичками, соревнуясь, кто дольше продержится и не побежит промывать под рукомойником слезящиеся глаза. Отец нарезал полосками и солил в деревянном ящике сало, мать жарила мясо на ужин. Уложив детей спать, еще долго продолжали радостную работу.


Николай сглотнул слюну. Кабанчика купил и умостил в загончике волевым решением.
-- Сам купил, сам возись. Близко не подойду, -- отрезала супруга.

Дети рвать траву и хоть как-то ухаживать отказались при поддержке мамани, и остался Николай с кабанчиком Васькой один на один. Обихаживал, кормил, кастрировал, клыки выламывал, уколы витаминные делал, лелея в душе слабую мысль, мол, наладится мир в семье, когда попробуют домочадцы своего мяска, не магазинного. Осталось дождаться первого снега и выходного.

Недельные предвкушения и ожидание с улыбкой на губах праздника начали рушиться еще в субботу, а потом просто падали и били камнепадом по душе.
-- Даже не думай помощников звать и потом мясо им давать. Сам управишься.
-- Кровь жарить? Ты что вампир? Не неси в дом эту гадость.

Николай вывалил кровь из кастрюльки в снег и вернулся к работе. Попотеть пришлось изрядно, поворачивая стокилограммовую тушу; бегать в дом, кипятить-носить воду. Попытка привлечь пятнадцатилетнего сына встретила жесткий материнский отпор.
-- У Димы во вторник контрольная, надо готовиться.

Подросток, радостно посвистывая, отправился на улицу. Семнадцатилетняя Анжелла(маменька имя выбрала) скривила нос.
-- Пап, ты своей щетиной весь двор провонял.

Одному не вдвоем. Провозился часов пять. Напоследок, нарезал ливер, поставил жарить в сковородке. Пошел в гараж и, присев на люльку «Ижака», выпил полстакана водки. Занюхал рукавом, закурил.
-- Светлая память, Вася. Лучше б в лес отпустил.


Нинке года поджимали «взамуж пора», а Колька ответственный парень, однажды сказавши «да», на попятную не шел, хотя разговоры о беременности и не подтвердились. С тех пор и не пил. Зарплату домой, после работы по двору хлопотал.

Прошел к крыльцу. За работой не успел сам снег почистить, а больше никому не надо. Обмахнул рукавицей край, присел. За спиной Нинка дверью хлобыстнула.
-- Иди. Жри свое месиво. Подгорело небось.
-- Нин, -- окликнул Николай. – Нин, а ведь мы почти двадцать лет вместе.
-- И что?

-- Двадцать лет. – повторил Николай, встал и прошел в дом, забрал паспорт из серванта. – Двадцать лет… свинье под хвост.

© Анатолий Шинкин

Три рубля для сестрички Верочки...

+ Нажмите здесь, чтобы увидеть скрытый текст

Память, иногда очень причудливо расставляет приоритеты. События порой большие по времени и по значению, остаются в сознании совершенно незамеченными, размытыми. Видимо в силу своей необозримой величины. Настолько они объёмны во времени и в пространстве. А события маленькие порой и вовсе казалось бы незначительные врезаются в память, как острые занозы под кожу. И царапают и выпирают наружу острыми концами и напоминают о себе, не давая памяти спокойно и мягко существовать.
Когда хоронили мою маму, и все стояли у гроба задумчиво и тихо, моя тётка, младшая сестра моей матери, она младше её на десяток лет, рассказала мне маленький кусочек из её, то есть из маминой молодости. Я печально слушал её в пол уха, но запомнил всё так хорошо, что могу воспроизвести этот недлинный рассказ дословно. Но дословно не буду, потому что это и не требуется. Почему именно этот пустяковый факт ей вспомнился, мне до сих пор не очень понятно. Сколько было в их жизни совместных событий – свадеб, крестин, похорон, рождений и путешествий, весёлых и печальных, радостных и трагических, сколько пережито вместе, а вот нет, почему-то именно этот крошечный эпизод высветился в её памяти в тот момент, как яркий последний уголёк в уже безнадёжно погасшем костре.

Моей тёте почему-то вспомнилось раннее детство, когда ей было всего шесть лет. И ей купили первое магазинное платье. До этого, всё что нужно было, бабушка ей шила и перешивала из старых вещей сама, на древней-предревней швейной машинке, привезённой ещё с далёкой Украины. А тут дедушка посадил её на телегу, запряжённую ленивым и огромным битюком и отвёз в деревенский магазин, там продавщица наша очень дальняя родственница, улыбаясь надела на неё нарядное платье, которое до этого уже давно присмотрела ей бабушка, и не было в мире в тот миг человека счастливее моей тёти. Сдачу, с полутора последних дедушкиных рублей, шесть копеечек по одной монетке, дедушка положил ей в кармашек платья. Как довесок к самому счастливому дню в её жизни. Судя по всему, это был год пятьдесят второй. Когда колхозникам только-только стали давать часть зарплаты деньгами, а не палочками пустых трудодней. Но может быть я и ошибаюсь немного. Это не очень и важно.
Моя мама, красивая шестнадцатилетняя девчонка, к тому времени уже работала дояркой на ферме. И вручную доила коров и таскала с такими же хрупкими подругами сорокалитровые фляги на ледник. Да, да, так было! В шестнадцать лет она вышла на работу. А её старший брат, мой дядя, так тот и вовсе пятнадцатилетним пацаном работал трактористом в тракторной женской бригаде. В конце и сразу после войны. Один пацан, на десять женщин трактористок. Как они его ценили и берегли! Он был очень стеснительным, но они всё равно умудрялись подкармливать его драниками и поить молоком, хоть и сами жили впроголодь. И если друг для друга они были Клавками и Нюрками, то его они называли - Николай Федотович. Была конечно в этом звании и толика иронии, но была и жестокая тоска по не пришедшим с воины женихам. Ведь это он один заводил им трактора по утру, потому что даже для деревенских женщин, ремонт и запуск трактора в тридцатиградусный мороз был задачей абсолютно нереальной. А он мог. Ползая по льду между колёс и отогревая солярными факелами масляные поддоны. И заводил и сеял и пахал наравне с ними. И моя мама тоже пошла работать с шестнадцати лет, вместе со всеми своими сверстницами. В тот день она первый раз получила зарплату.

И вот в обед она тоже прибежала с работы в магазин, посмотреть, как сестричке Верочке покупают обновку. Никогда в детстве у мамы не было таких красивых вещей. Она грустила и радовалась одновременно. Платьице было действительно красивым – голубое с большими красными цветами. И ей так не терпелось похвастаться перед своими подружками, ведь ни у одной из них не было такого красивого платья! Бедно жили в деревне в ту пору. Ели и то не всегда досыта. А тут такая неземная красота!
На улице светило жаркое летнее солнце. Огромные белые куры до этого бродившие по улице, спрятались в тенистых лопухах переживая душную теплынь. Неугомонные пчёлы и шмели, жужжали и по хозяйски воровали по палисадникам пыльцу с разогретых ярких цветов. Высокие мальвы, белые гладиолусы и огромные алые георгины соперничали с полуденным солнцем. И только высокие густые черёмухи заботливо укрывали своими тёмными листьями их нежные лепестки. Лето было горячим и милосердным.
Они сели в телегу, дед, моя маленькая тётя и моя мама. И толстый ленивый битюк, так же не спеша повёз их обратно. Уже перед самым домом, она увидела своих маленьких босоногих подружек ожидавших её с обновкой на лавочке у двора и в нетерпении спрыгнула с едва остановившейся телеги. Но телега была высокой и она споткнулась и упала. Копеечки выкатились из кармашка и укатились в траву, росшую в канаве у самой дороги. И как она их не искала, смогла найти только две монетки из шести.

Тогда она горько-горько заплакала. Она плакала так бесконечно тоскливо и безнадёжно печально, что дедушка просто растерялся и не знал, как её успокоить. Он стоял в растерянности чесал свою бороду и гладил малышку по голове. Оказывается, мой отважный дедушка фронтовик, становился абсолютно беспомощным при виде женских слёз. Даже если эта женщина, была его собственной шестилетней дочкой.
И только моя мама, подняла её на руки, вытерла ей слёзы и вытащив из-за пазухи свою первую зарплату – восемнадцать рублей, протянула ей трёхрублёвую купюру и попросила, - возьми Верочка, возьми и не плачь, - и крепко-крепко прижала к своей груди.

Не знаю я, почему у гроба моей матери тётя вспомнила именно эту историю. Не знаю я, почему эта история вспомнилась именно сейчас мне? Я же говорю, память иногда причудливо расставляет приоритеты. И порой маленькое мгновение жизни, стоит намного дороже нескольких прожитых лет.

© Пилипенко Сергей Андреевич